|
Розов
Н.С. Колея и перевал: макросоциологические основания стратегий России в XXI веке. - М.: Российская политическая
энциклопедия (РОССПЭН), 2011. - 735 с.
Новая книга проф. Розова
Н.С. привлекает внимание уже своим названием, в котором присутствуют два
образных представления: наезженная, всё углубляющаяся колея как выражение
постоянных повторений в истории России, зацикленности на одних и тех же
политических механизмах, и перевал, на который, видимо, нам ещё предстоит
взобраться, чтобы вырваться из колеи и встать на новый исторический путь. Автор
обещает, опираясь на макросоциологию, наметить стратегические линии развития
страны и показать, как осуществить переход от колеи к перевалу. Стало быть, можно
считать, что мы имеем дело с попыткой «умом понять Россию» (точнее, не просто
умом, а с помощью науки - макросоциологии) и вместе с тем ответить на один из
извечных российских вопросов «Что делать?» Задача трудная и благородная.
Заслуживает одобрения, на
мой взгляд, стремление автора осмыслить историческую динамику России в понятиях.
И не только потому, что лично мне близко стремление «умом понять Россию»[1].
Важнее то, что использование научных понятий в гуманитарной сфере вышло из моды,
и пора наконец переломить сложившуюся ситуацию. Поэтому считаю очень своевременной
предпринятую автором реабилитацию ряда философских категорий, чему посвящено
Приложение 3 под ярким названием: «Время собирать камни: апология поруганных
категорий философии и политики». Причём автор не просто обращается к идее
социальных и культурных закономерностей, но и обосновывает необходимость этих
категорий для обществоведения вообще и для данного исследования в частности.
Удалось ли проф. Розову,
благодаря опоре на макросоциологию, справиться со всеми поставленными перед
исследованием задачами? Думается, что рассчитывать на полное решение всех проблем
было бы неразумно. Как в любом новом деле, что-то получилось лучше, что-то
хуже. И это естественно. Но есть проблемы, осмысленная постановка которых - уже
достижение, а есть и такие, нерешённость которых, на мой взгляд, обусловлена
либо недосмотром автора, либо противоречивостью его позиции. Попробуем разобраться.
Начнём с построения
книги. Автору понадобилось больше страницы, чтобы описать её жанр. И не
удивительно: отдельные части книги не только написаны в разных жанрах, но и не
всегда стыкуются между собой. Как к этому отнестись? Проф. Розов самокритично
признал, что ему не удалось создать целостного произведения, поскольку - не без
кокетства заявляет он - «как раз ума мне не хватает, чтобы связать в единое
удобоваримое целое все родившиеся разноликие и разношёрстные мысли» (с. 620).
Отвергаю всякие намёки на нехватку ума: чтобы освоить такой объём научного
материала и продумать такое количество «разношёрстных мыслей», нужен недюжинный
ум. Больше того, не вижу беды в том, что не все мысли удалось продумать до их
логического завершения и не все - увязать. Для новаторской работы это
естественно и даже эвристично. Нельзя не согласиться с автором в том, что
важнейшая задача книги - привлечь заинтересованных читателей к совместному продумыванию
проблем и поиску их решений, к проверке действенности сформулированных в книге гипотез.
Кстати, то, что, по признанию автора, «большинство общетеоретических положений
данной книги имеет статус гипотез»
(с.7), - дополнительное свидетельство эвристичности работы, - качество
чрезвычайно ценное.
Встречаются, однако,
нарушения стройности изложения, которых лучше бы избежать. Я имею в виду
бросающийся в глаза разрыв между Частями I
и II. С одной стороны, понятно желание автора в Части I дать целостную систему понятий, в
которых дальше будет осмысливаться прошлое и настоящее России. С другой
стороны, нельзя не признать, что Часть I в её нынешнем виде воспринимается
как «просветительская» добавка к исследованию. То ли надо её существенно
сократить, исключив, напр., Главу I; то ли более органично встроить
используемые модели, понятия, конструкции в основные разделы книги, давая
необходимые пояснения по ходу дела. Какие изменения произвести, оставим на
усмотрение автора, но что-то сделать желательно, чтобы сгладить образовавшийся
разрыв между частями книги.
Правда, если бы удалось
органичнее вписать объяснение понятийного аппарата в текст книги, острее встал
бы вопрос о способе выражения базовых понятий. Пока понятийный каркас оторван
от российского исторического материала, который придётся осмысливать с его
помощью, чужеродность таких терминов и словосочетаний, как «фрейм»,
«рефрейминг», «асабия», «депривированный претендент» и многих других, не так бросается
в глаза.
Я не причисляю себя к
сторонникам заменять «галоши» на «мокроступы», тем не менее использование
иноязычных слов, на мой взгляд, далеко не всегда оправдано, особенно когда их много
и они непривычны. Они утяжеляют текст и усложняют его восприятие, что идёт
вразрез с установкой автора «не запутывать и затемнять, а прояснять и высвечивать»
(с. 12). Автору всё равно приходится сплошь и рядом давать перевод
соответствующего термина, да ещё с пояснениями применительно к каждому случаю.
В чём же тогда преимущество нововведённых иноязычных заимствований? Видимо, и в
этом деле следует соблюдать меру и вводить новые термины поосторожнее.
Опора на макросоциологию,
как мне представляется, оказалась очень плодотворной при анализе российских
циклов, их механизмов и закономерностей, природы «русской власти», российского
менталитета и социальных институтов - всего того, что определяет историческую
колею России и обеспечивает ей инерцию циклической динамики. В результате Часть
II, посвящённая
эти вопросам, на мой взгляд, является бесспорной удачей автора. Нарисованная им
картина выглядит убедительно и обоснованно. Благодаря ей, многое проясняется в
нашей жизни. То, что мы интуитивно подозревали, находит своё понятийное
выражение, а значит, мы начинаем понимать происходящее с учётом исторической
подоплёки, т.е. глубже, основательнее, чем до сих пор. Особенно хотелось бы
выделить Главу 8 «Природа <русской власти>: от метафор к концепции». После
знакомства с нею начинаешь думать, что осуществилась наконец-то мечта «умом
понять Россию». А уж после того, как разберёшься в механизмах и закономерностях
кольцевой динамики, всё окончательно становится на свои места. Наступает своего
рода прозрение. И читатель с нетерпением
ждёт ответа на вопрос: «Что делать?».
Тут-то и всплывает термин
«перевал», означающий, согласно авторскому замыслу, смену логики исторического
развития. И всё бы хорошо, если бы
вместе с термином не начали появляться противоречия в осмыслении
стратегий России, а вместе с ними и сомнение: так ли успешно работает
макросоциология в этой части книги, как в предыдущей.
Вернёмся к определению
перевала: переход к «производящему и развивающему социальному режиму» (с. 485).
В таком виде задача модернизации российского общества выглядит вполне приемлемо
и особых сомнений не вызывает. Однако в ходе изучения Части III поневоле начинают возникать недоумённые
вопросы, например, почему предстоящее нам восхождение на перевал рассматривается
в этом разделе книги так, как будто речь идёт только о нашем внутреннем деле,
никак не затрагивающем остальной мир.
Разве автор не понимает, что мы живём в глобализированном мире? - Прекрасно понимает, но говорит об этом
почему-то только в следующей Части IV. Причём в разделе, посвящённом
положению России в глобальной мир-экономике, сделан следующий важный - по
словам автора - методологический вывод: «модернизация - это дело не только и не
столько внутренней экономики страны, сколько изменение её позиции во внешних, геоэкономических
взаимодействиях», - вывод, по признанию автора, соответствующий макросоциологическому
принципу <извне - внутрь> (с. 551). Значит, логичнее было бы начать с
положения России в глобальном мире, ибо глобализация сегодня - не внешний
фактор по отношению к внутренней динамике России, а её важнейшая детерминанта,
о чём, кстати, свидетельствует и выше процитированный методологический вывод
автора.
Выходит, что в анализе
современного состояния России автор игнорирует принцип <извне - внутрь>, важность
которого сам подчёркивает. Непоследовательность налицо, но дело, однако, этим
не ограничивается. Абстрагируясь от процессов глобализации как от внешнего
фактора, мы рискуем получить искажённую картину внутренней динамики России, а
вместе с ней - неверные оценки происходящего. Последовательное же проведение
принципа <извне - внутрь>, на мой взгляд, привело бы к изменению ряда подходов и оценок,
содержащихся в книге.
Так, автор называет «параноидальной» идею «заговора»
неких внешних врагов, пытающихся ослабить Россию. Рискну предстать в глазах
проф. Розова очередным «параноиком», поскольку не отвергаю этой идеи напрочь. В
то же время хочу напомнить автору, что стоило ему соблюсти последовательность в
рассуждениях, как и ему пришлось признать, что «полностью нельзя отрицать ни
явлений внешней помощи, ни явлений скрытых внешних вмешательств во внутренние
дела (<заговоров>, причём отличить последние от первых зачастую возможно,
лишь заняв ту или иную партийно-идеологическую позицию)» (с. 686). Иначе
говоря, если не доводить идею до абсурда, получается, что в ней содержится
констатация некоего объективного момента глобального мироустройства, пусть и
односторонне истолкованного. Отсюда, с одной стороны, трудно не согласиться с
проф. Розовым в том, что переделка нашей страны - наше собственное дело, и
какой мы её сами сделаем или допустим, чтобы за нас сделали, такой она и будет.
Но, с другой стороны, нельзя же не учитывать того, что мы уже включены в глобализирующийся
мир в качестве поставщиков сырья и - отчасти - рабочей силы. Будет ли
глобализирующийся мир спокойно и благосклонно наблюдать за нашими потугами
«стать партнёром и конкурентом западных стран» (с. 487), избавляясь от
привычной функции поставщиков сырья и нарушая тем самым сложившееся
международное разделение труда? Кому нужны удачливые конкуренты? А если не
нужны, не лучше ли пресечь их возникновение в зародыше?
В свете сказанного
несколько меняется оценка причин сырьевой направленности экономики России.
Проф. Розов связывает её с «психологией бедности»: низкая оплата труда не
поощряет повышения качества товаров, что выливается в их неконкурентоспособность,
в результате чего на экспорт идёт почти исключительно конкурентоспособное сырьё
(с. 355). Не отрицая правильности описанного механизма, считаю всё-таки
нарисованную картину односторонней. Мировой рынок заинтересован именно в нашем
сырье, а не в конкурентоспособных промышленных или сельскохозяйственных
товарах. И более успешные, чем мы, участники мирового рынка наверняка
постараются во имя собственных интересов поддержать те силы внутри страны,
которые процветают благодаря сырьевому перекосу нашего экспорта. Другими
словами, ради закрепления России в качестве поставщика сырья вполне вероятно
внешнее содействие состоянию стагнации, даже возвращения в историческую колею,
благо задекорировать любые действия под борьбу за демократию особого труда не
составляет. Технология «цветных революций» хорошо отработана.
Значит, представление о
демократии, со становлением которой автор связывает движение на перевал, нуждается
в более чётком проговаривании, чтобы не сложилось впечатление, что автор противоречит
себе. Пока демократия истолковывается как «противоядие от соскальзывания
политической системы либо к диктатуре и государственному насилию, либо к хаосу
и анархическому насилию» (с. 674), да при этом подчёркивается необходимость <живого
творчества масс> (с.420) в создании общественного контроля за действиями
властей и в преобразовании местного самоуправления (с. 503), всё кажется ясным
и возражений не вызывает. Тем более, когда важнейшим условием преодоления
существующего разрыва между властями предержащими и основной массой населения
называется то, что «основные активы элит, центров силы (счета, недвижимость,
семьи, штаб-квартиры фирм, основной капитал) должны располагаться в стране, а
не за рубежом» (с. 434), остаётся лишь согласиться с автором. Так бы и было,
если бы не ряд смущающих высказываний проф. Розова. Например, заявление автора
о том, что легче перейти к демократии, «когда страна находится в большой
геополитической и геокультурной зависимости от демократической державы...,
принимающей мощные и последовательные усилия по экспорту (курсив мой. - Т.П.) своего политического устройства»
(с.389). Помилуйте, с каких пор экспорт чужого политического устройства стал
сочетаться с тем, что автор вложил в понятие демократизации (цитаты см. выше) и
что я бы назвала <низовым> демократизмом? Может быть, имеется в виду
необходимость освоения опыта других стран? Но тогда на первое место надо
поставить внутреннюю потребность в разработке и применении демократических механизмов,
через которую преломлялся бы чужой опыт. В противном случае «мощные усилия»
некой демократической державы «по экспорту своего политического устройства»
больше напоминают политическое насилие, нежели обучение основам демократии.
Автор с явным сожалением
признаёт, что «элиты и население современной России характеризуются ...
отвержением любых западных <учителей демократии>» (с. 389), что чревато,
по его мнению, трудностями для демократического <транзита>. Боюсь, что
в оценке позиции элит автор преувеличивает:
среди них наверняка найдутся сторонники того, чтобы кто-нибудь экспортировал
демократию в Россию. Очевидно, есть они и среди интеллигенции. Что ж, такая
политико-идеологическая позиция тоже имеет право на существование. Но тогда её
надо чётко сформулировать во избежание недоразумений. В противном случае,
непонятно, как совместить внедрение чужого политического строя с <живым
творчеством масс>. А вдруг навязанная извне форма демократии не совпадёт с
творчески разработанными проявлениями <низового> демократизма? Как будут
действовать западные <учителя демократии>, считающие собственные
представления о демократии единственно возможными и непогрешимыми? Так, как в Сербии
или Ливии?
Неубедительно освещён в
книге вопрос о том, что нас ожидает за перевалом. Автор надеется на переход в «<долину
цивилизованности>, населённую развитыми, свободными и богатыми демократическими
странами» (с. 404), считая, что для
России «оптимальный путь - включение в Мегатенденцию I (глобализацию), но с чёткими
установками на повышение миросистемного статуса» (с. 568). Возникает вопрос:
действительно ли таков оптимальный путь для России? Ведь именно Мегатенденция I (глобализация) завела мир в экологический
тупик; именно из-за неё мир сотрясают финансовые кризисы, в основе которых
финансовые спекуляции с деньгами, оторванными от товарных носителей; именно она
возводит в абсолют погоню за наживой, чем не только способствует увеличению
разрыва между бедностью и богатством, но и утрате смысложизненных ориентиров
значительной частью населения. Другими словами, глобализация в её нынешнем виде
- это тупиковый путь истории, пока ещё не исчерпавший себя, но гибельность
которого вряд ли вызывает сомнения. И этот гибельный путь признан оптимальным?
Здесь так и хочется воскликнуть: «Добро
пожаловать на борт <Титаника>! - в надежде на то, что <Титаник> не
сразу утонет и нам ещё удастся выговорить кое-какие привилегии для себя. В самом
деле, для проф. Розова «очевиден очередной сбой в Мегатенденции I (вестернизации и глобализации),
который, однако, приведёт её не к закату, а к новому витку развития ...» (с.
532). Причём автора не смущает то, что «при возобновлении глобального роста возобновятся
и процессы безудержной наживы, раздувания новых <финансовых пузырей>»
(там же). Что в таком случае имеется в виду под «глобальным ростом»? О «витке
развития» чего идёт речь? Видимо, автор подразумевает, в первую очередь,
позитивные тенденции мирового развития, куда включены индустриализация и урбанизация,
информатизация и технический прогресс, повышение уровня образования и развитие
науки и ряд других (с. 613-614), реализация которых, правда, имеет и оборотную
сторону, с чем - видимо, считает автор - следует примириться.
Возможно, полвека назад
такого рода рассуждения показались бы оправданными. Но сегодня уже очевидно,
что позитивные тенденции глобализации не имеют самодовлеющего значения, что они
подчинены основной цели глобализации - извлечению максимальной прибыли любой
ценой, чем и порождаются негативные последствия. Правомерно ли в таком случае осмысливать
углубление противоречий Мегатенденции I как <новый виток развития>?
Способна ли кого-то вдохновить стратегия, предполагающая включение в Мегатенденцию
I ? Ведь тогда
получится, что только наша страна нуждается в смене логики исторического
развития, тогда как в мире всё идёт правильным путём.
Из сказанного
напрашивается вывод: проф. Розов - сторонник империалистической глобализации в
её худших проявлениях. Так ли? - Нет, опять не так. На тех же самых страницах
автор выделяет Мегатенденцию III, связанную с гуманистическими общественными
движениями. Справедливо подчёркивая слабость этой тенденции, он, однако, - в
опровержение самого себя - заявляет о том, что «гуманистическую Мегатенденцию III следует рассматривать ... как перспективный (курсив мой. - Т.П.), ещё недостаточно
освоенный в мире путь развития собственной экономики» (с.568). Но обращение к
иной Мегатенденции, пусть пока недостаточно сильной, существенно меняет дело и
отменяет большую часть того, что, с подачи автора, было представлено как
оптимальный путь для России. Подключение к Мегатенденции III предполагает освоение передового опыта
Запада, как и в случае с Мегатенденцией I, зато с совершенно иным результатом для страны: в
совместной деятельности по построению нового мира будет создаваться - с нашим
участием - новая система отношений - «глобальный этос», по определению
А.А.Гусейнова[2]. Только так Россия может
стать полноправной участницей глобальных процессов, не утрачивая самобытности.
Надежды автора на то, что Россия сохранит цивилизационную самобытность,
полностью включившись в Мегатенденцию I, несостоятельны, ибо покоятся на
неоправданной аналогии с историей других стран[3]. Из
дальнейших же рассуждений автора напрашивается безрадостный вывод, скорее сходный
с моим, чем с его собственным обнадёживающим высказыванием.
Давайте посмотрим, как
представлена в книге стратегия догоняющего развития для России, за которую
ратует проф. Розов. Он полагает, что Россия сама должна выбрать себе патрона,
под мудрым руководством которого нам предстоит научиться производить
высокотехнологичную продукцию и продавать её на мировых рынках. А для того,
чтобы заинтересовать будущего патрона - каковым наверняка станет Западная Европа
- в обучении столь нерадивого ученика, нам надо учесть, что «Европа, подобно
США, будет продолжать освобождаться от <тяжёлых> производств ...» (с. 559),
и «убедить европейцев в преимуществе российской территории для размещения и
развития европейских производств» (с.560). Поразительное признание! Позиция
автора казалась понятной, пока он озабоченно говорил о так называемой
«Программе сотрудничества» между Россией и Китаем, - программе, в соответствии
с которой Китаю фактически отданы в разработку земли Сибири и Дальнего Востока.
Автор называет Программу «крайне геополитически опасной» (с.334), что,
по-моему, слишком мягко. Как человек, не заражённый политкорректностью, я бы
назвала преступлением принятие такой программы без референдума. Но дело сейчас
не в этом. Оказывается, согласно взглядам проф. Розова, отдать Сибирь Китаю -
плохо, а превратить её в общеевропейскую помойку - хорошо. Разумеется, автор не
употребляет таких грубых слов, он говорит о <размещении европейских
производств>. Но давайте будет реалистами. Почему Запад освобождается от <тяжёлых>
производств? В первую очередь, по экологическим соображениям, и российская
территория интересует его возможностью сэкономить на очистных сооружениях (что
ныне и происходит с ядерным отходами). Автор утверждает, что «опасаться следует отнюдь не объединённых сил
Запада (ныне воплощённых в НАТО)» (с. 604), а нарастающего влияния Китая. Последний
тезис насчёт Китая разделяю полностью, откуда не следует, будто исключена опасность
с противоположной стороны.
Конечно, автор вправе
придерживаться прозападной ориентации. Но тогда свою позицию надо чётко
выразить, чтобы не вводить читателя в заблуждение. Ведь до сих пор вроде бы
подразумевалась стратегия России как самостоятельного государства. Если будущее
России в таком качестве является ценностью для нас, не разумнее ли отстаивать
российские интересы от поползновений с обеих сторон, как бы они ни различались?
Давайте учиться у других стран тому, что в интересах России как
самостоятельного государства. Но стоит ли закладывать в стратегию развития
страны её добровольное подчинение западным <учителям демократии> в
противовес разбазариванию собственных территорий и природных богатств? Не
разумнее ли отказаться и от того, и от другого? Не пора ли самим заняться
выработкой стратегии развития, руководствуясь в качестве ценности сохранением
самостоятельной российской государственности и опираясь на знание как
внутренних механизмов <колеи>, прекрасно описанных в рецензируемой книге,
так и особенностей и противоречий глобализирующегося мира?
Чем объяснить отмеченные
противоречия и нестыковки? Думаю, что вопрос упирается в систему ценностей,
положенную в основу исследования. По справедливому замечанию автора, «сами же исходные нормативные основания суждений и
действий - ценности - не подвластны научным открытиям и выводам ...» (с. 659).
Следовательно, макросоциология не поможет нам определиться с ценностями.
По-видимому, имело смысл предложить читателю более чёткую формулировку ценностных
оснований, на которые автор опирался в разработке стратегии России. Тогда
удалось бы избежать многих недоразумений.
Подводя итог сказанному,
получается, на мой взгляд, что осмысление особенностей российской колеи заметно
продвинулось благодаря рецензируемому исследованию, чего не скажешь о стратегии
России в XXI веке.
Боюсь, что путь, намеченный автором, поведёт к дальнейшей деградации страны,
если не к полному её развалу. Сработает печально известный принцип: «Хотели,
как лучше, а получилось, как всегда».
Как бы то ни было,
однако, но автор, похоже, добился главного: книга не оставляет читателя
равнодушным. И за то большое спасибо автору.
|